Жернова истории - часть 1 - Страница 112

112

Прерываю свои размышления и осмеливаюсь отвлечь комсомолку-амазонку, поглощенную созерцанием Вальтера, доставая из саквояжа кобуру для него и одну за другой несколько коробок патронов 6,35 Браунинг. Взявшись за кобуру, и пощупав пальцами мягкую кожу, Лида удивляется:

— Какая тоненькая… Как перчаточная!

— Из перчаточной и делали. Чтобы совершенно не стесняла движений и была незаметна под одеждой, — поясняю ей.

Эту кобуру она тоже старается пристроить на себя, и вновь я прихожу ей на помощь. Едва успеваю застегнуть последний ремешок, как Лида крепко захватывает мои руки, притягивает меня к себе и размеренно говорит, глядя прямо в глаза:

— А вот теперь, после таких подарков, ты, как честный человек, должен…

— Что? Жениться на тебе? — предваряю окончание фразы своим вопросом.

— Нет, хотя бы не вырываться. — Она по-прежнему крепко держит меня за руки, а голос и взгляд ее совершенно серьезны.

— Не вырываться? А не ты ли настояла на том, чтобы я изучил приемы самообороны? — пытаюсь ответить шуткой. Но девушка явно не шутит, хотя и отвечает с некоторой игривостью:

— Ну, так я тебя и стрелять учиться потащила. Но ты же не будешь в меня стрелять? — и с этими словами она еще сильнее притягивает меня к себе.

— Не буду, — отвечаю я, и нахожу ее губы своими…

А вот произошло ли что-то дальше, — или не произошло, — я рассказывать не буду. С юных лет усвоил правило не трепаться о знакомых дамах. И так уж сболтнул лишнее.

Ночью, после долгого-долгого перерыва, меня посетил яркий, красочный, и четко запечатлевшийся в памяти сон.

…Тускло освещенные пролеты большого цеха. Утренний сумрак не позволяет проникать через небольшие окна сколько-нибудь значимому количеству света, и слабенькие, неяркие лампочки, закрепленные над станками, кое-как компенсируют эту нехватку. Спиной, в пол-оборота ко мне, у токарно-винторезного станка на большом деревянном ящике стоит девчонка, явно не дотягивающая до четырнадцати лет. Да и тринадцать ей не дашь. Ее толстые косы завязаны узлом и замотаны в платок, на плечах немного мешковато висит теплая вязаная кофта, подпоясанная ремешком. Ноги в толстых вязаных носках засунуты в явно великоватые девчонке туфли на каблуке.

Вот повинуясь движению ее руки, чуть назад отошла продольная бабка, отъехал вправо суппорт… Готовая деталь отправляется в предназначенный для этого ящик, на ее место встает заготовка, и девчонка снова крутит колесико поперечной подачи, резец вгрызается в металл, и синеватая витая стружка валится и валится вниз.

Внезапно девчонка пошатнулась и обрушилась с ящика на неровный бетонный пол. По проходу между станками к ней спешит изможденный человек, на вид лет сорока, без обеих ног, передвигающийся при помощи тележки на колесиках. Но не успел он достичь своей цели, как девочка зашевелилась, приподнялась, опершись на руки, встала на четвереньки, и начала карабкаться на свой ящик.

Едва успеваю во сне увидеть ее лицо, — закушенные губы, упрямо сдвинутые брови, большие черные глаза, расплывающийся свежий кровоподтек на скуле, — как она снова отворачивается от меня к станку, и принимается за прерванную работу. Похоже, даже деталь не успела запороться за то время, пока девчонка поднималась с пола. Синеватые завитки стружки продолжают сыпаться на пол, а у меня перед глазами все расплывается…

Просыпаюсь от того, что щемит сердце. Никогда в жизни не видел ее – да и не мог видеть! — такой. Но вся она, и вся ее жизнь хранятся у меня в сердце, и невозможно их оттуда вырвать, пока я жив. И пусть она осталась там, а я очутился здесь. Пусть! Это ничего не значит. Она все равно со мной. Всегда. Единственная на всем свете, во все времена. И что бы ни происходило со мной сейчас, она была и остается для меня такой – единственной.

А Лида?! Лида… Тоже ведь не вырвешь из жизни, не отшвырнешь просто так в сторону и не пойдешь себе дальше.

Проклятье! Проще сдохнуть, чем терзаться такими сомнениями, но ведь и этого нельзя. Взялся жить и действовать – так живи, а не бегай от жизни. Больно? Ничего, потерпишь. Другие и не такое терпели…

Лежу, уставившись в потолок. Сердце по-прежнему щемит, но незаметно для себя снова проваливаюсь в сон.

Глава 24. Дела газетные

Сегодня снова иду в знакомый тир "Динамо", и туда же подходит Лида. Уже не первый день привыкаем к стрельбе из наших новых Зауэров. Мои результаты остаются примерно теми же, каких достиг, используя Наган. Ствол пистолета при стрельбе заметнее, чем у Нагана, пытается уйти вверх и вправо, но отдача у него не настолько резкая. В результате так на так и выходит.

Сняв очередную мишень, изучаю пулевые отверстия и, не сдерживая вздох (эта дурная привычка – вздыхать по любому поводу – увязалась за мной еще из той жизни), говорю:

— Результаты что-то не очень растут.

— А ты, парень, что, на соревнования готовишься? — раздается у меня над ухом.

Оборачиваюсь. Увиденное несколько озадачивает. Передо мной стоит довольно пожилой человек, лет на пятнадцать-двадцать старше меня нынешнего (и примерно ровесник прежнего). По возрасту может быть военспецом. Но по виду – скорее пожилой рабочий, однако не из простых. Вполне подойдет ему и роль образцово-показательного ветерана гражданской войны из красных командиров. Стоит боком, демонстрируя потертый рукав своей старенькой кожаной куртки, и повернув ко мне лишь голову в кожаной же "шоферской" кепке. Его кулаки, в которых устроились два Люгера, опущены на деревянную полку барьера, испещренную бороздами и царапинами, и кое-где запятнанную ружейным маслом. Не дождавшись от меня немедленного ответа, пожилой поднимает руки и – трах-тах-тах… Скоростная стрельба с обеих рук. Видно, как дырявится черный центр у двух мишеней. По подвалу плывет пороховой дымок.

112