Жернова истории - часть 1 - Страница 132

132

"Доколе ты, Катилина…" — сразу вспомнилось мне начало одной из речей Цицерона. Все-таки у нас было схожее гимназическое образование. Ага, "у нас". У меня с Осецким, да. А что? Теперь оно у нас общее. Как и мое высшее…

Борис Спиридонович Стомоняков, наш торгпред в Германии, с которым я познакомился во время командировки в Берлин, недавно стал заместителем Красина. Отводит глаза, мнется, смущается, но все же мычит нечто невнятное под стать общему настрою:

— Полагаю, что товарищу Осецкому надо сделать выводы из той товарищеской критики, которая тут прозвучала. Столько лет работы в наркомате, еще с 1919 года, и за все это время не суметь сработаться с коллективом… Одни конфликты и недоразумения…

Не стал бросать в меня камень Константин Матвеевич Шведчиков, который в НКВТ ведал делами, касающимися материального снабжения агитационно-пропагандистской работы – обеспечением бумажной, полиграфической и кинопромышленности, — и был тесно связан с Агитпропом ЦК. Однако и в защиту мою он особо распространяться не стал, бросив лишь:

— Мне кажется, вся эта шумиха – не по делу. Надо предложения Осецкого рассмотреть с практической точки зрения, а не выкрикивать лозунги.

Вился ужом, но все же присоединился к общему хору и Александр Антонович Трояновский, с которым я был неплохо знаком по работе в АРКОСе. Кстати, он и сменил меня на посту председателя АРКОСа в Лондоне, по моем возвращении в Москву в 1923 году. Ему, как и Стомонякову, было очевидно неудобно оказаться на стороне моих хулителей, и он точно так же прятал глаза, однако проговорил:

— Да уж, Виктор Валентинович, с частным капиталом – это вы куда-то не туда размахнулись. Не ожидал от вас такого, право слово, не ожидал. — И, неожиданно ожесточившись, заговорил более жестко:

— Нам такая линия на сдачу позиций частному капиталу в наркомате не нужна!

— Верно! — поддержали его еще два или три голоса.

Замнаркома, Варлаам Александрович Аванесов, был гораздо более сдержан:

— Ах, голубчик, — сочувственным и одновременно наставительным тоном ворковал он, — ведь я же вас предупреждал, что со своей неумной прытью вы все время готовы наломать дров. Ну, что же нам с вами делать? Сколько же можно вас воспитывать? Мы ведь тут в няньки вам не нанимались. Видать, придется переходить к определенным выводам. Жаль, ах как жаль! Вы ведь могли бы много полезного добиться для наркомата.

Недавно вернувшийся на свой пост замнаркома после краткого пребывания в наркомате финансов Моисей Ильич Фрумкин (это его я замещал в должности и.о. замнаркома), тоже нашел, чем меня уколоть:

— То, что вы предлагаете, товарищ Осецкий, — это шаг к подрыву монополии внешней торговли. Сколько нам пришлось бороться, чтобы отстоять, в конце-концов, этот незыблемый принцип пролетарской диктатуры. И нате – появляетесь вы и хотите нас уговорить, чтобы мы сдали эти позиции!

Странно. Более, чем странно! Фрумкин никогда не числился среди ярых приверженцев монополии внешней торговли, скорее наоборот. У него было немало столкновений с Красиным как раз на этой почве. С чего бы вдруг он решил перекраситься из Савла в Павла?

Красин, молчавший все это время, наконец, вступает в разговор:

— Хорошо, — говорит он, — позиции, кажется, определились. Предлагаю внести в предложения товарища Осецкого поправки, направленные на обеспечение нашей линии по вытеснению частного капитала и неуклонного проведения монополии внешней торговли. С этими поправками предлагаю принять тезисы товарища Осецкого в целом. Ставлю на голосование. Кто за? Против? Воздержавшиеся? Принимается большинством голосов при одном голосе против и двух воздержавшихся. Переходим к следующему пункту повестки дня…

Вот тоже странно. Ругали ругательски, а всего один голос против.

Через день, 10 ноября, снова было совещание у Куйбышева. Там мои предложения тоже подвергались критике, но не столь резкой, как на коллегии, и далеко не единодушной. Поэтому в заключение комиссии они вошли почти в неизменном виде. А вот после заседания Куйбышев снова отозвал меня в сторонку, и сухим тоном произнес:

— Виктор Валентинович, по поводу нашего предыдущего разговора о назначении вас начальником КРУ… Вопрос снят. — С этими словами он повернулся и покинул зал заседаний, произнеся на ходу:

— До свидания, товарищи!

Да-а… Похоже, меня разменяли. Вот только не совсем ясно, за что и на что.

В своем наркомате решаюсь отловить Трояновского, с которым у меня до того были, пожалуй, самые лучшие отношения из всех членов коллегии, чтобы постараться добыть хотя бы какую-нибудь информацию. Перехватываю его в коридоре, несмотря на его стремление прошмыгнуть мимо, "не заметив" меня, и, крепко вцепившись в плечо, спрашиваю напрямик:

— Саша! Ты с чего вдруг на меня ополчился?

Тот долго мялся, пытаясь отвести глаза, совсем, как на том заседании, потом заговорил шепотом:

— Вика, ты не понимаешь… Они же тебя съедят… И меня съедят, если я буду тебя поддерживать…

— Кто – они? — требовательным голосом пытаюсь выяснить "грязные подробности".

— Да все! Все! Они как узнали, что тебя прочат на начальника КРУ, так как с цепи сорвались. Боятся тебя. И их покровители тоже не хотят тебя видеть на этом месте. Мне Стомоняков под большим секретом рассказывал – его Ягода вызывал, и прямо ему объяснил: этого козла в огород пускать нельзя. Извини за "козла", но это он тебя так называл. И учти – я тебе этого не говорил! — уже не зашептал, а зашипел Александр Антонович, схватив меня за лацканы костюма, и тут же отпустив, испугавшись, что этот жест будет замечен кем-нибудь со стороны.

132