Жернова истории - часть 1 - Страница 89

— Так что же было дальше? — подталкиваю его к продолжению.

— Дальше? А дальше наиболее интересный поворот произошел при обсуждении организационных вопросов. По этому пункту выступил Николай Иванович Бухарин и заявил, что нельзя создавать у членов национальных коммунистических партий впечатление, что Коминтерн есть лишь подсобная организация РКП, а тем более – один из инструментов внешней политики СССР. А поскольку, — как он сказал, — невозможно подыскать такого же во всех отношениях выдающегося вождя, каким является товарищ Зиновьев, то предложил: пост Председателя ИККИ вообще упразднить, заменив Секретариатом, где будут представлены все важнейшие коммунистические партии. В самом же Секретариате упразднить пост Генерального секретаря, как это было сделано у нас в РКП. — Михаил Евграфович допил остатки компота, с сожалением посмотрел на пустой стакан, и добавил:

— Зиновьев, судя по всему, был ошарашен этим предложением. Он вскочил и громко выкрикнул с места – "Мы на Политбюро этого не согласовывали!". На что тут же последовала ехидная реплика Сталина – "Григорий Евсеевич, вы что же, хотите нас всех убедить, что по Уставу Коммунистического Интернационала Политбюро ЦК РКП есть его высший орган?". Зиновьев сел, красный, как рак. А члены Исполкома, ободренные тем, что большинство Политбюро явно намерено упразднить пост Председателя ИККИ, дружно проголосовали за это предложение, поскольку Зиновьев со своими диктаторскими замашками успел всем сильно надоесть.

Да-а, похоже, моя закладка сработала. Еще как сработала! Зиновьев лишился поста Председателя ИККИ на два года раньше, чем в моей истории, и точно так же на два года раньше место Председателя ИККИ занял Секретариат.

Что же, теперь и знаменитого "письма Зиновьева" в октябре не будет? Или будет, но называться станет иначе? Да, вот уже и не вылезешь с пророчеством… А декабрьское выступление в Таллине, закончившееся полным разгромом эстонской компартии? Ведь именно Зиновьев был главным его инициатором… Но он остается членом Исполкома ИККИ и входит во вновь образованный Секретариат. Думать надо, крепко думать!

Были и другие перемены по сравнению с известным мне вариантом истории. Нет в резолюции по положению в РКП резкого осуждения оппозиции и персонально Троцкого. Есть только поддержка решений XIII съезда и подтверждение необходимости единства партийных рядов и железной большевистской дисциплины, а персональные оценки ограничились осуждением выступлений крайних левых – Смирнова и Сапронова.

Не было заявления руководства Коммунистической партии рабочих Польши с осуждением ненормальной атмосферы полемики с оппозицией и нападок на Троцкого – ибо отступление Троцкого сделало ненужными сами эти нападки. Правда, заявление КПРП все же прозвучало, но в нем содержалось лишь пожелание, обращенное к товарищам из РКП, не отступать от товарищеского характера взаимной полемики. Потому и "польский вопрос на конгрессе" не приобрел такой остроты. Зиновьев, правда, раздосадованный позицией поляков зимой, во время дискуссии, все же настоял на создании Польской комиссии ИККИ. Но, похоже, комиссия эта будет мертворожденным детищем, ибо вскоре бывшему Председателю ИККИ станет не до поляков…

Мои размышления прервал Михаил Евграфович, вставший из-за стола, и произнесший:

— Ну, все, пора возвращаться на работу.

Лида, сидевшая с нами за одним столиком, тут же взвилась:

— Папа, ты что?! Сколько можно? Там у вас что, уже рабовладельческие порядки завели? Ты сколько раз дома не ночевал, а?

— Ладно-ладно, Лидуся! — стал успокаивать ее отец. — Ты же знаешь, что сейчас запарка с обработкой материалов конгресса. Хорошо, хоть так отпустили с тобой повидаться. Еще несколько дней – и все войдет в нормальную рабочую колею. Ну, потерпи немного!

Лида не стала дальше спорить, но явно надулась, и больше не проронила ни слова.

Мы опустились на первый этаж "Дома Нирензее" и вышли из кабины лифта в вестибюль, отражаясь в его многочисленных зеркалах.

Михаил Евграфович, смущенный обидой дочери, крепко обнял ее на прощание и долго держал в объятиях:

— Ну, не сердись, Лидуся, — приговаривал он, — ты же знаешь, как я тебя люблю. Вот увидишь, все скоро образуется, и снова будет, как раньше.

Затем, разомкнув объятия, он решительным шагом направился к выходу. А мы с Лидой остались в вестибюле. После нескольких секунд молчания Лида спросила:

— Поднимешься наверх?

— Зачем? — спросил я.

— А ты не хочешь? — Лида испытующе посмотрела на меня. Не дождавшись ответа, она бросила взгляд на свои наручные часы и пояснила:

— Лазарь Шацкин сейчас подъедет. Он с тобой что-то срочно хотел обсудить.

Мы вернулись к кабине лифта, и, когда я открывал перед девушкой тяжелую металлическую дверь, в подъезд влетел запыхавшийся Шацкин с портфелем в руках. Лида поманила его рукой и не без иронических ноток в голосе заметила:

— Что, Лазарь, обюрокрачиваешься потихоньку? Смотри, каким солидным портфельчиком обзавелся!

Комсомольский вожак остановился перед лифтом и тут же начал оправдываться, даже слегка покраснев от смущения:

— Да тут у меня куча всяких документов, и статьи вот хотел Виктору показать. Не в руках же все это тащить?

— Лазарь, Лида! — прикрикнул я на молодежь. — Ведете себя, право, как маленькие дети. Одна подкалывает, другой оправдывается… Поехали!

В квартире, где мы с Лазарем, наконец, получили возможность насладиться горячим душистым чайком (ибо я не был поклонником столовского компота, даже хорошо приготовленного), передо мной на стол были выложены листочки с текстом двух статей.